Эльдар Мансуров широко известен среди меломанов как автор множества популярных песен, исполняемых на азербайджанской эстраде. На его песнях выросло целое поколение. Композитор пишет музыку разных жанров – симфоническую, камерную, хоровую. Мансуров — автор рок-балетов «Клеопатра» и «Олимп», рок-оперы «Семь красавиц» и музыки к нескольким азербайджанским кинофильмам. Один из его больших проектов – симфонический рок-мугам «Бахрамнаме», посвященный памяти отца, композитора, тариста Бахрама Мансурова. «Вестник Кавказа» побеседовал в Эльдаром Мансуровым — знатоком азербайджанских мугамов — о влиянии этого жанра на азербайджанскую современную музыку.
— Ваш отец был одним из первых, кто представил азербайджанский мугам в ЮНЕСКО. Насколько мугамы повлияли на ваше творчество?
— У нас мугамная семья. Мой прадед, дед, отец, дяди – все занимались мугамом. Я с юности занимался историей возникновения названий мугамов, происхождения этого жанра, сделал первую классификацию названий мугамов. Еще когда учился в консерватории, получил сертификат на студенческом конкурсе за исследования истории мугама.
В мугамах часто можно встретить названия определенных территорий. Например, «Баяты-Шираз» связан с городом Шираз, «Баяты-Исфахан» уходит истоками в Исфахан, «Нава-Нишапур» объединил в себе названия двух городов, «Герат-Кабили» – отсылка к афганскому городу.
В 1983 году я ездил с отцом на Самаркандский международный симпозиум по мугаму. Второй раз я поехал на симпозиум в 1987 году уже как музыковед, исследователь фольклора.
А еще в конце 1970-х годов к моему отцу приезжали зарубежные композиторы, теоретики музыки, он им рассказывал о мугамах на простонародном языке. Для них это было не очень понятным, и я выступал своего рода мостом между иностранцами и отцом – переводил его теорию в музыкальную терминологию. После смерти отца они поддерживали связь со мной, я устраивал для них мугамные вечера, приглашал учеников отца, других музыкантов. У меня в Баку гостил известный американский каманчист Джеффри Вербок.
— Как возникла идея создания рок-мугама «Бахрамнаме»?
— «Бахрамнаме» — очень большой проект. Многие творческие люди посвящают свои произведения родителям. Я хотел посвятить памяти отца что-то значимое и начал писать концерт для тара с оркестром. Посмотрел концерты для тара с оркестром Гаджи Ханмамедова, Саида Рустамова и решил создать что-то такое, чего раньше никто не делал, но не ниже их уровня.
Еще в конце 1960-х я играл в рок-группах. Мы все тогда были битломанами, и именно под влиянием Beatles я сформировался как музыкант. Также мне нравился синтез мугама и джаза в исполнении Вагифа Мустафазаде, симфонические мугамы Фикрета Амирова. После Амирова еще дирижер Ниязи написал симфонический раст-мугам. Тогда я и подумал, что можно попробовать соединить мугам с роком. Взял отрывки мелодий отца, кусок «Байяты–Шираз», поставил их в начале, в середине и в конце, а между вставил свою музыку. Потом я начал обогащать этот синтез, делать какие-то контрапункты. Это был первый подобный опыт на нашей сцене.
Потом я решил сделать рок-мугам для голоса с оркестром. Мне нужны были двое — рок-певец и ханенде. Я остановил свой выбор на певице Манане, которая поет и джаз, и рок, и в целом она хороший музыкант, а также привлек Эльбруса Абдулзаде — ученика Алима Гасымова. В результате получилось то, то что сегодня называется «Бахрамнаме». Это было моей данью памяти отца.
— Вы родились в мугамной семье. Что для вас лично мугам?
— Мугам – неотъемлемая часть нашей культуры, как язык. То, как мы разговариваем, как поем, как сочиняем — все это заложено в нас с рождения. Думаю, наша любовь к мугаму зарождается еще в утробе матери. Правда, сегодня некоторые мугаматисты, считают себя выдающимися, любят выпячивать свое «я». Считаю, никогда нельзя этого делать — бог дал, бог взял. Но все мы родились и все мы умрем с мугамом.
— Насколько сегодняшний мугам отличается от мугамов прошлых лет?
— Я себя считаю счастливым человеком, потому что жил в то время, когда можно было увидеть величайших музыкантов – это Кара Караев, Джовдет Гаджиев, Вагиф Мустафа-заде, Сеид Шушинский, Хан Шушинский. Сегодня их можно услышать только в записи. Я жил в лучшие времена!
В свое время один мугам состоял из 60-70 разных разделов, то есть гюше и шобе. В 1920-х годах основатель азербайджанской классической музыки Узеир Гаджибеков открыл музыкальное училище, пригласил музыкантов старшего поколения и с их помощью начал создавать программы для обучения мугаму. Благодаря этой программе, мугамы были сокращены с полутора часов до 15-20 минут. В свое время у нас был сложнейший и богатейший мугам. Увы, сейчас такого нет.
— Какие мугамные школы выделяются в Азербайджане?
— В Азербайджане самой известной считалась бакинская школа. Раньше в бакинских меджлисах устраивали мугамные вечера: там собирались знатоки, приглашали нескольких музыкантов — таристов, кяманчистов, певцов, объявляли, что сегодня прозвучит мугам «Чахаргях» или «Шур». Час-полтора пели. Кто что-то неправильно спел, того критиковали. Там собиралась очень умные, очень грамотные знатоки. Они не заканчивали таких консерваторий как сегодня. Мугам — это другая консерватория.
Знатоки на таких собраниях могли попросить ханенде спеть «Раст-Махур», «Раст-Хумаюн» и т.д. Можете себе представить, что это такое? Это же разные мугамы! Если тебе сказано спеть «Раст» и «Хумаюн», то ты должен начать с «Раста», потом перейти на «Хумаюн». Но прямо с «Раста» на «Хумаюн» невозможно перейти. Ты должен найти между «Хумаюном» и «Растом» промежуточный мугам. Спеть у этого промежуточного мугама какие-то разделы, перейти с «Раста» к «Шикестейи-фарс», потом к одному из трех мугамов — затем переходишь на «Сегях», исполняешь еще один промежуточный мугам и только после этого переходишь на «Хумаюн». Теперь надо завершить все это, а тем же путем невозможно вернуться. «Хумаюном» ты не имеешь права заканчивать. Однако ты должен закончить и опять вернуться в «Раст». То есть, образно говоря, ты поднялся на гору, теперь ты должен найти способ, чтобы оттуда спуститься, но нужно найти другой путь, чтобы завершить исполнение. Таким образом проверяли уровень мастерства ханенде.
— Целая философия…
— Так и было. Сегодня этого, к сожалению, нет. В то время если десять таристов играли и десять ханенде пели мугам, то все по-разному исполняли. Сегодня слушаешь наших исполнителей — хоть певцов, хоть инструменталистов — одно и то же играют. Они просто зазубрили. Это не от сердца идет. Это зубрежка.
— Вы занимались историей возникновения мугамов? Можете рассказать немного об этом?
— Музыка — это звук. Считается, что первым звуком был ветер, потом появились звуки воды, волн, потом звуки, издаваемые живыми существами. Звук появился раньше, чем человек. Постепенно, с формированием цивилизации, звуки начали складываться в более сложную музыку. И, как видим, сегодня у музыки нет границ.
Как говорил великий Узеир Гаджибеков, рассказывая о 12 основных мугамах, это храм с 12 колоннами, на которых держалось музыкальное сооружение, но после того, как этот храм был разрушен, каждый народ взял себе по кусочку из его обломков, создав собственный ладостроительный материал, собственный музыкальный храм в стиле, характерном для каждого народа.
Допустим, пакистанские раги. Наш мугам очень близок с пакистанскими рагами. С Ираном мы тоже схожи. Мы играли тот же самый мугам, который играли в Иране еще в позапрошлые века. Музыка во все времена попадала под влияние хода исторических событий. Поэтому, откуда конкретно пришел мугам, нельзя достоверно сказать.
В 1987 году на Самаркандском симпозиуме я рассказал об истории возникновения самого понятия «мугам». После моего выступления один из таджикских ученых возразил против азербайджанского мугама как независимого жанра: «Вы и Иран — это одно и то же». Я предложил ему сопоставить два мугама – азербайджанский и иранский. У них даже разделы разные. Допустим, раздел «Саряндж» в мугаме «Шур» у иранского и азербайджанского – совершенно разные, только название одно. Или тот же самый «Шикестейи- фарс», который присутствует и в «Расте», и в «Махур-хинди», и в «Сегахе», и в «Шуре». Называется «Шикестейи-фарс», но музыка разная. То есть, образно говоря, все люди одинаковые на земле, но одеваются они по-разному, так и в музыке.
— Есть версия, что мугам развивался под влиянием ислама из-за схожести с азанами (молитвами), а в последствии — под влиянием суфизма…
— А азаны с какого века стали частью исламской религии? С VII века! До этого не было музыки и поэзии? Может быть, мугамы стали основой для азана. Я не берусь утверждать, но и против тоже не могу идти.
Мой отец был сторонником классического мугама, он учился у своего отца. Но его современники пропагандировали изменения в мугамах, утверждая: «Это все старое, никому не нужное! Это все нас назад тянет, от этого надо избавляться». Сегодня есть молодые таристы, которые исполняют мугам. Они играют этюд на таре, показывая технические приемы, и считают, что давно пора забыть классический мугам. Но этюд — это уже не мугам, это вариации в стиле мугама. Мугам — это все-таки философия.
— Можно ли говорить, что мугам — чисто азербайджанское явление?
— Мы в Азербайджане исполняли присущий нам мугам. Классический азербайджанский мугам исполняли Садыгджан, Гурбан Пиримов, Мирза Мансур, мой отец. С приходом советской власти азербайджанский мугам начал немножко меняться, осовремениваться. Появились современные исполнители на таре, в частности Гаджи Мамедов, Ахсан Дадашов, Мамедага Мурадов и др. которые больше налегали на технику.
Техника исполнения меняется от поколения к поколению. Мое поколение любило мелодичную музыку, сегодня любят ритмичную. Раньше смотрели трехчасовую оперу, а сегодняшние произведения сочиняются не более на полутора часов. Мой двухактный балет «Клеопатра» идет два с половиной часа. Я его не ставил, потому что для нынешнего театра это очень долго. Сегодня люди стремятся к упрощению – время такое, глобализация. Упрощается архитектура, язык, музыка, в которой остается только ритм.
— Как вы оцениваете распространение мугама в мировом масштабе?
— Я всегда за то, чтобы мугам развивался, имел своих слушателей по всему миру. Когда к нам в дом приходили французы, немцы, венгры, они просто сидели и смотрели как играет отец. Именно глазами созерцали его игру. Не каждое исполнение находит своего слушателя. Хорошо, что мугам и сегодня пропагандируют у нас. Но в моем понимании, это все-таки вариации на темы мугама.
— Какова роль мугама в сегодняшней азербайджанской композиторской школе?
— Каждый в меру своих знаний старается в своей музыке его использовать. Я, например, показал в «Бахрамнаме», как отношусь к игре отца. Но есть у меня и другие сочинения в мугаме. Например, «Сагинаме» для тара и струнного квартета. В наше время жанр «Сагинаме» в азербайджанском мугаме исчез, сохранилось в исполнении только моего отца. «Сагинаме» когда-то пели и исполняли на меджлисах, его пел известный ханенде Джаббар Гаръягдыоглу, а отец его сохранил. Всего два таких мугама — «Сагинаме» Шур и «Сагинаме» Хумаюн. Я в своей музыке использовал один из этих «Сагинаме», и посвятил это произведение отцу. Я еще в студенчестве использовал классические мугамные произведения. Может, я даже неосознанно это делал, а лишь на ощущениях мугама, которые были заложены в меня с детства.
— Из современных мугаматистов больше всего в международном масштабе узнаваем Алим Гасымов. Как вы оцениваете его творчество?
— Алим Гасымов — это явление, великолепный певец. Он знает и классику, и современность. Он чувствует веяния времени, но это совсем другое. Он учился у выдающихся ханенде Агахана Абдуллаева, Гаджибаба Гусейнова, причем у Алима еще голос божественный.
— В музыкальном искусстве Азербайджана нет жанра, где не ощущалось бы влияние мугама, будь это балет, опера или джаз. Азербайджанцы придумали эти жанры. Это тренд, которому пытались соответствовать, или это связано с музыкальными вкусами азербайджанцев?
— Сегодня это тренд, а когда-то все действительно делали от души. Возьмите поэзию. Стихи Сеид Азима Ширвани, газели Физули, написанные в арузе — это же философия. Еще есть стихи баяты, это фольклор, то есть доступный язык. Сегодняшние песни отличаются от тех, которые звучали в 1930-х, в 1960-х годах. Совсем другие тексты. Совсем другие песни.
